-  Мой фиолетовый малыш-паук заболел…

С такими словами меня встретила на пороге моей квартиры Полина – соседка.

Любой, кто хоть мало-мальски знал Полину, мог с точностью вам сказать, что фиолетовый малыш-паук – объект всех её забот и восхищений, самое дорогое, что может Полина представить, хранить и любить. А теперь он заболел. И если заболел серьёзно, то придётся переосмыслить все жизненные ценности и смысленности. А для любого человека это – трагедия. Полина понимала это. Потому глаза её были раскрыты шире обычного, так широко, как будто ими Полина пыталась увидеть все потусторонние миры. А на самом деле она всего-навсего была беспомощна перед сложившимися обстоятельствами.

-          Можно я войду?

-          Да-да, конечно! – я отошла, позволив её робко проплыть в прихожую, а потом и на кухню. Полина села на ближайшую табуретку и вздохнула.

Я знала, что в этот момент, вернее, в эти моменты (так как никто не знает, какой они длины и сколько их умещается в одну секунду – может быть, пять миллиардов сто двадцать один??) она думает о фиолетовом малыше-пауке. Вообще-то она всегда о нём думает, но я считаю, это ничего. Пусть думает. Зато во всем другом у неё нет сомнений. Ни в работе, ни в магазинах, ни в жизни. Странно, я даже не знаю, кем она работает. Кажется, кто-то мне говорил, что сортировщицей облаков, но он мог и ошибаться. Или врать. А спросить я как-то стеснялась.

Я поставила перед Полиной кружку мятного чая. Она долго в него смотрела, а потом опять взглянула мне в глаза с безнадёжной надеждой.

-          Как же теперь?…

А я даже и не знала, что ответить. Потому просто сказала: «Не знаю».

Молчание.

-          А что с ним случилось?

-          Он стал очень тёмным. Почти чёрным. И всё время плетёт нить.

-          Но пауки всегда плетут нить…

-          В этот раз, мне кажется, он плетёт очень важную нить. Понимаешь?

Конечно, я понимала.

Почти.

-          Завтра мне идти на работу, а я так боюсь оставлять его. И взять с собой не могу. Он же плетёт нить…

Полина так расстроена. Она теперь смотрит в пол и теребит рукав сливочно-белого платья, испачканный чем-то серебристым. Возможно, это как-то связано с её работой, потому что кто-то говорил мне, она рисует серебряные билеты для синего особого автобуса. Хотя, конечно, мне могли соврать.

Ещё полчаса мы сидели вместе и думали вслух о её фиолетовом малыше-пауке. Какие у него забавные лапки. Как он впервые появился у Полины на письменном столе. Как весело было, когда он увидел воздушный шар и не мог понять, что это такое. А потом Полина ушла, очень рассеянно ушла, даже не попрощалась и не сказала спасибо, но я ничуть не обиделась. Мне жаль таких людей, несмотря на то, что именно они бывают удивительно счастливы.

Вечером следующего дня я сама решаю зайти к Полине. Возможно, ей неловко нагружать меня опять своими проблемами, но я-то знаю, что фиолетовый малыш-паук – то самое, о чём больше всего ей хотелось бы сейчас поговорить. Я долго-долго звоню в колокольчик. Наконец Полина открывает дверь, но не очень широко – так, что я вижу только половину её печального лица. Я интересуюсь, изменилось ли что-нибудь со вчерашнего дня. Полина говорит, фиолетовый малыш-паук ушёл. Он темнел не просто так. Он доплёл нить и по ней спустился через окошко. Я отвечаю, что, вероятно, его можно найти по этой нити и вернуть. Но Полина возражает: нет, этого нельзя делать. Ведь это была не просто нить. Ему было очень важно её сплести. И уползти от Полины. А теперь он, конечно, никогда не вернётся. Может быть, она чем-нибудь его обидела. А может, он просто потемнел, изменился и оттого уполз.

Я понимаю, что Полина пытается рассуждать мудро, но сама нервничает. Я аккуратно, но настойчиво, приоткрываю шире её входную дверь. Я знаю, что так, конечно, нельзя поступать, но сейчас это действие кажется крайне важным. Полина чувствует себя неловко. На меня обрушивается поток фиолетовых лучей. Стены, потолок, пол – всё теперь было фиолетовым. Кое-где ещё были недокрашены диван, и этажерка, и ещё горшок с алоэ на окне. Полина смотрит в пол, пока меня окутывает фиолетовое свечение, ослепительное и огорчающее. Хотя стало, конечно, красиво. Полина умеет раскрашивать. Кто-то говорил мне, что ровно в семь утра по зимнему времени она раскрашивает небо над дорогой до метро, если оно слишком серое от дождей и пыли.

Мне жаль таких людей, как Полина, но, наверное, я не имею права их жалеть.

2-3.12.2005.

Катя Зе